Время читать Кейт Шопен
День выдался прекрасный, и госпожа Вальмонд решила проехаться в Лабри, чтобы повидаться с Дезире.
У нее на губах, невольно появлялась улыбка, когда она представляла себе Дезире с малюткой на руках. Ведь, кажется, только вчера сама Дезире была еще ребенком…
Подъезжая однажды к своей усадьбе, муж госпожи Вальмонд увидел девочку, безмятежно спавшую в тени под большим каменным столбом у ворот. Когда он разбудил ее, она начала плакать и звать папу. Вот все, что можно было добиться от нее. Одни высказывали мнение, что малютка забрела сюда, заблудившись, другие утверждали, что девочку умышленно оставили вблизи усадьбы проезжавшие мимо в крытом фургоне переселенцы из Техаса. Госпожа Вальмонд отбросила всякие предположения и только радовалась, что судьба послала ей, бездетной женщине, эту миловидную девочку.
Шли годы. Девочка превратилась в девушку с прекрасными чертами лица, со стройной фигурой и мягким, сердечным характером. И не удивительно, что проезжавший как – то раз мимо усадьбы молодой Арманд Обиньи влюбился в девушку, стоявшую у ворот подле того самого каменного столба, у которого ее нашли спящей восемнадцать лет назад. Удивительно, как он не влюбился в нее раньше: ведь он знал ее еще с тех пор, как отец привез его, восьмилетнего мальчика, из Парижа после смерти матери.
Господин Вальмонд, человек практичный, посоветовал Арманду хорошенько все обдумать и, между прочим, указал на неизвестное происхождение девушки. Арманд взглянул в глаза Дезире, и этого было достаточно. Какое имело значение для него ее происхождение, если он сам принадлежал к самому известному старинному роду в Луизиане?… Он заказал Дезире приданое в Париже и терпеливо ждал, когда оно прибудет. Затем они поженились.
… Госпожа Вальмонд не видела Дезире и ребенка уже целый месяц. Приехав в Лабри, она вздрогнула, как это случалось с ней каждый раз при виде запущенной усадьбы Обиньи. Грустную картину представляла усадьба, в течение многих лет не знавшая заботливого глаза хозяйки. Отец Арманда женился во Франция и там же похоронил жену: по каким-то причинам она в свое время отказалась ехать в Америку.
Черная крыша, словно колпак над очагом, низко спускалась над широкими верандами, окружавшими оштукатуренный и выкрашенный в желтый цвет дом. Огромные старые дубы вплотную подходили к нему, и их густые, пышные кроны затемняли фасад словно дымовой завесой. Молодой Обиньи отличался исключительной жестокостью в обращении с неграми, работавшими на его плантации. Вопреки присущей им природной жизнерадостности негры давно уже разучились смеяться и тем более петь. Они всегда ходили мрачные-мрачные, как этот дом.
Молодая мать поправлялась медленно. Она лежала на диване в белом муслиновом платье с кружевами, вытянувшись во весь рост. Ребенок спал рядом, уткнувшись личиком в грудь матери. Желтолицая няня – мулатка сидела у открытого настежь окна и обмахивалась веером.
Госпожа Вальмонд склонилась над Дезире, обняла ее и поцеловала. Затем повернулась к ребенку.
– Да это не твой ребенок! – воскликнула она удивленно. Она сказала это по – французски, как обычно говорили у нее в доме.
– Я знала, что вы удивитесь, когда увидите, как он вырос! – рассмеялась Дезире. – Маленький молочный поросеночек! Поглядите только на его ножки, мама, на его ручки и ноготки – настоящие ногти! Садрин пришлось обрезать их сегодня утром, правда, Садрин?
Няня величественно кивнула головой:
– Да, сударыня.
– А как он кричит! – продолжала Дезире. – Просто оглушительно! Вчера Арманд услышал его голос очень далеко.
Госпожа Вальмонд продолжала пристально смотреть на ребенка Она взяла его на руки и подошла к окну. Долго всматривалась она в личико, а затем так же пристально взглянула на Садрин, и та сразу отвернулась.
– Да, мальчик вырос и… изменился, – медленно произнесла госпожа Вальмонд, кладя ребенка подле матери. – Что говорит Арманд?
Лицо Дезире зарделось от счастья:
– О, Арманд – самый счастливый отец в округе! О» особенно рад, что родился сын, который будет носить его имя, хотя и уверяет меня, что не меньше был бы рад и девочке. Но он нарочно так говорит, чтобы сделать мне приятное. И знаете, мама, – зашептала она, привлекая к себе голову госпожи Вальмонд, – он еще ни одного негра не наказал с тех пор, как родился мальчик. Он даже пощадил Негрильона, который нарочно обжег себе ногу, чтобы хоть немного отдохнуть от работы. Арманд только рассмеялся и сказал, что Негрильон – просто бездельник. О, мама, я так счастлива!…
Это была правда. Брак, а затем рождение сына заметно смягчили грубую, жестокую натуру Арманда Обиньи. Это-то и наполняло счастьем Дезире. Она любила своего мужа Когда он хмурился, она дрожала!, но любила его не меньше, а когда он улыбался, то большего счастья для нее уже не существовало. Но смуглое, красивое лицо Арманда редко искажалось гневом с того времени, как он полюбил Дезире.
… Когда ребенку исполнилось три месяца, Дезире вдруг почувствовала, что какая – то опасность нависла над домом. Вначале это было едва ощутимо, как намек: таинственные перешептывания слуг-негров, неожиданные визиты отдаленных соседей, которые не могли даже толком объяснить цель своих посещений. Но потом Дезире с ужасом стала замечать, как странно переменился к ней муж. О причине этого она и спрашивать не осмеливалась. Разговаривая с ней, Арманд отводил в сторону равнодушные, холодные глаза. Он стал часто отлучаться куда-то, а бывая дома, всячески избегал ее и ребенка. Он опять начал жестоко обращаться со своими рабочими-неграми… Дезире чувствовала себя настолько несчастной, что рада была бы умереть.
Однажды в жаркий полдень она сидела в своей комнате, рассеянно перебирая пальцами пряди длинных шелковистых волос, ниспадавших ей на плечи. Ребенок, почти совсем голенький, лежал на ее кровати. Мальчик-мулат, тоже полуголый и босой, стоял рядом и обвевал его опахалом из павлиньих перьев. Глаза Дезире были печально устремлены на ребенка, а мысль пыталась проникнуть в ту грозную завесу, которая, казалось, замкнулась вокруг нее. Она отвела глава от ребенка и машинально взглянула на мальчика, потом снова посмотрела на ребенка и опять окинула взглядом мальчика. На ее внезапно побледневшем лице выступили капельки пота.
Она хотела что-то сказать мальчику-мулату, но не могла произнести ни слова. С трудом ей наконец удалось выговорить его имя. Мальчик повернулся к ней, и она безмолвно указала ему на дверь. Он отложил в сторону огромное мягкое опахало и послушно вышел из комнаты.
Она долго стояла, устремив взгляд на ребенка.
Немного погодя в комнату вошел муж. Даже не взглянув на нее, он прошел к столу и начал что – то искать среди лежавших на нем бумаг.
– Арманд! – обратилась она к нему, и голос ее прозвучал так, что способен был растрогать даже самое черствое сердце, но муж словно и не слышал. – Арманд! – еще |раз позвала она, затем встала и подошла к нему. – Арманд, – сказала она, тяжело дыша, и схватила его за руку, – погляди на нашего ребенка! Скажи мне, что это значит?
Он холодно, но осторожно снял ее пальцы со своей руки и отвел ее руку.
– Это значит, что ребенок не белой расы, – ответил он совершенно спокойно. – И это значит, что ты не белой расы.
В то же мгновение в голове ее мелькнула тревожная мысль: к какой трагедии может привести в Америке подобное утверждение! И она, чтобы спасти себя и свою любовь к мужу, горячо запротестовала:
– Неправда, Арманд! Взгляни на мои волосы, они каштановые. И глаза у меня серые, Арманд, ты сам хорошо знаешь, что они серые. И кожа моя светлая, – Дезире схватила его за руку. – Посмотри на мою руку, она белее твоей, Арманд!…
– Такая же белая, как у мулатки Лабланш! – грубо ответил он, повернулся и вышел.
Когда Дезире немного пришла в себя и могла держать перо в руке, она написала госпоже Вальмонд полное отчаяния письмо:
«Мама, сейчас Арманд сказал мне, что я не белая. К какой бы расе я ни принадлежала, но, зная его отношение к неграм, я должна доказать ему, что я белая: я должна спасти себя и свою любовь к Арманду. Ради бога, помогите мне рассеять его сомнения, окажите ему, что он не прав! Иначе я умру! Жизнь мне будет невмоготу!»
Полученный ответ был краток:
«Моя единственная Дезире! Возвращайся домой в Вальмонд. Вернись к своей матери, которая любит тебя. Приезжай со своим малюткой».
Дезире зашла в кабинет мужа и, положив письмо на письменный стол перед глазами Арманда, застыла, как каменное изваяние, безмолвная, бледная.
Молча взял он письмо, пробежал его холодным взглядом и так же молча положил на стол.
– Я должна уехать, Арманд? – спросила она и замерла в мучительном ожидании.
– Да, уезжай.
– Ты хочешь, чтобы я уехала?
– Да, хочу, чтобы ты уехала.
Ноги словно подкосились у нее. Она повернулась и медленно направилась к двери, надеясь, что сейчас он позовет ее, не допустит, чтобы она ушла.
– Прощай, Арманд! – простонала Дезире.
Он не ответил. Это было для нее последним ударом.
Дезире вышла на веранду, где Садрин расхаживала с ребенком, взяла сына из рук няни, спустилась по ступенькам и стала удаляться от дома.
Октябрьский день был на исходе. На плантации негры молча собирали хлопок. Дезире шла в тонком белом платье и в комнатных туфлях. Голова ее была не покрыта, и солнечные лучи сверкали в каштановых волосах. Она свернула не на широкую дорогу, которая вела к отдаленной плантации Вальмонда, а пошла напрямик, по заброшенному полю. Стерня и кустарник кололи ей ноги, рвали тонкое платье… Вскоре она исчезла среди тростников и ив, росших по берегу глубокого, заболоченного рукава реки.
Больше ее никогда не видали.
Несколько недель спустя странную картину можно было наблюдать в Лабри. Посреди гладко выметенного заднего двора пылал огромный костер. Арманд Обиньи сидел на широкой веранде, откуда хорошо был виден костер, и подавая слугам – неграм различные вещи, которые те бросали в огонь.
Пламя уже поглотило прелестную ивовую колыбельку со всеми принадлежностями и украшениями, все детское приданое. Затем к костру стали подносить шелковые и бархатные платья, отделанные кружевами и вышивкой, шляпы и перчатки – все, что осталось от Дезире. Последним предметом, брошенным в костер, была связка писем, которые Дезире писала Арманду, когда была его невестой.
В углу ящика стола, из которого он вынимал письма, оказался и клочок письма, написанного не рукой Дезире. То был обрывок письма его матери к отцу: «… Я радуюсь и благодарю провидение, – прочел он, – за то, что наш дорогой Арманд никогда не узнает, что его любящая мать принадлежит к расе, на которую белые люди наложили проклятое клеймо рабства».
Перевод: П. Охрименко
Все буквы этого произведения взяты здесь