«Бабка»

Время читать Валентину Осееву

Бабка была тучная, широкая, с мягким, певучим голосом. В старой вязаной кофте, с подоткнутой за пояс юбкой расхаживала она по комнатам, неожиданно появляясь перед глазами как большая тень. 
— Всю квартиру собой заполонила!.. — ворчал Борькин отец. 
А мать робко возражала ему: 
— Старый человек… Куда же ей деться? 
— Зажилась на свете… — вздыхал отец. — В инвалидном доме ей место — вот где! 
Все в доме, не исключая и Борьки, смотрели на бабку как на совершенно лишнего человека. 
* * * 
Бабка спала на сундуке. Всю ночь она тяжело ворочалась с боку на бок, а утром вставала раньше всех и гремела в кухне посудой. Потом будила зятя и дочь: 
— Самовар поспел. Вставайте! Попейте горяченького-то на дорожку… 
Подходила к Борьке: 
— Вставай, батюшка мой, в школу пора! 
— Зачем? — сонным голосом спрашивал Борька. 
— В школу зачем? Темный человек глух и нем — вот зачем! 
Борька прятал голову под одеяло: 
— Иди ты, бабка… 
— Я-то пойду, да мне не к спеху, а вот тебе к спеху. 
— Мама! — кричал Борька. — Чего она тут гудит над ухом, как шмель? 
— Боря, вставай! — стучал в стенку отец. — А вы, мать, отойдите от него, не надоедайте с утра. 
Но бабка не уходила. Она натягивала на Борьку чулки, фуфайку. Грузным телом колыхалась перед его кроватью, мягко шлепала туфлями по комнатам, гремела тазом и все что-то приговаривала. 
В сенях отец шаркал веником. 
— А куда вы, мать, галоши дели? Каждый раз во все углы тыкаешься из-за них! 
Бабка торопилась к нему на помощь. 
— Да вот они, Петруша, на самом виду. Вчерась уж очень грязны были, я их обмыла и поставила. 
Отец хлопал дверью. За ним торопливо выбегал Борька. На лестнице бабка совала ему в сумку яблоко или конфету, а в карман чистый носовой платок. 
— Да ну тебя! — отмахивался Борька. — Раньше не могла дать! Опоздаю вот… 
Потом уходила на работу мать. Она оставляла бабке продукты и уговаривала ее не тратить лишнего: 
— Поэкономней, мама. Петя и так сердится: у него ведь четыре рта на шее. 
— Чей род — того и рот, — вздыхала бабка. 
— Да я не о вас говорю! — смягчалась дочь. — Вообще расходы большие… Поаккуратнее, мама, с жирами. Боре пожирней, Пете пожирней… 
Потом сыпались на бабку другие наставления. Бабка принимала их молча, без возражений. 
Когда дочь уходила, она начинала хозяйничать. Чистила, мыла, варила, потом вынимала из сундука спицы и вязала. Спицы двигались в бабкиных пальцах то быстро, то медленно — по ходу ее мыслей. Иногда совсем останавливались, падали на колени, и бабка качала головой: 
— Так-то, голубчики мои… Не просто, не просто жить на свете! 
Приходил из школы Борька, сбрасывал на руки бабке пальто и шапку, швырял на стул сумку с книгами и кричал: 
— Бабка, поесть! 
Бабка прятала вязанье, торопливо накрывала на стол и, скрестив на животе руки, следила, как Борька ест. В эти часы как-то невольно Борька чувствовал бабку своим, близким человеком. Он охотно рассказывал ей об уроках, товарищах. 
Бабка слушала его любовно, с большим вниманием, приговаривая: 
— Все хорошо, Борюшка: и плохое и хорошее хорошо. От плохого человек крепче делается, от хорошего душа у него зацветает. 
Иногда Борька жаловался на родителей: 
— Обещал отец портфель. Все пятиклассники с портфелями ходят! 
Бабка обещала поговорить с матерью и выговаривала Борьке портфель. 
Наевшись, Борька отодвигал от себя тарелку: 
— Вкусный кисель сегодня! Ты ела, бабка? 
— Ела, ела, — кивала головой бабка. — Не заботься обо мне, Борюшка, я, спасибо, сыта и здрава. 
Потом вдруг, глядя на Борьку выцветшими глазами, долго жевала она беззубым ртом какие-то слова. Щеки ее покрывались рябью, и голос понижался до шепота: 
— Вырастешь, Борюшка, не бросай мать, заботься о матери. Старое что малое. В старину говаривали: трудней всего три вещи в жизни — богу молиться, долги платить да родителей кормить. Так-то, Борюшка, голубчик! 
— Я мать не брошу. Это в старину, может, такие люди были, а я не такой! 
— Вот и хорошо, Борюшка! Будешь поить-кормить да подавать с ласкою? А уж бабка твоя на это с того света радоваться будет. 
— Ладно. Только мертвой не приходи, — говорил Борька. 
После обеда, если Борька оставался дома, бабка подавала ему газету и, присаживаясь рядом, просила: 
— Почитай что-нибудь из газеты, Борюшка: кто живет, а кто мается на белом свете. 
— «Почитай»! — ворчал Борька. — Сама не маленькая! 
— Да что ж, коли не умею я. 
Борька засовывал руки в карманы и становился похожим на отца. 
— Ленишься! Сколько я тебя учил? Давай тетрадку! 
Бабка доставала из сундука тетрадку, карандаш, очки. 
— Да зачем тебе очки? Все равно ты буквы не знаешь. 
— Все как-то явственней в них, Борюшка. 
Начинался урок. Бабка старательно выводила буквы: «ш» и «т» не давались ей никак. 
— Опять лишнюю палку приставила! — сердился Борька. 
— Ох! — пугалась бабка. — Не сосчитаю никак. 
— Хорошо, ты при Советской власти живешь, а то в царское время знаешь как тебя драли бы за это? Мое почтение! 
— Верно, верно, Борюшка. Бог — судья, солдат — свидетель. Жаловаться было некому. 
Со двора доносился визг ребят. 
— Давай пальто, бабка, скорей, некогда мне! 
Бабка опять оставалась одна. Поправив на носу очки, она осторожно развертывала газету, подходила к окну и долго, мучительно вглядывалась в черные строки. Буквы, как жучки, то расползались перед глазами, то, натыкаясь друг на дружку, сбивались в кучу. Неожиданно выпрыгивала откуда-то знакомая трудная буква. Бабка поспешно зажимала ее толстым пальцем и торопилась к столу. 
— Три палки… три палки… — радовалась она. 
* * * 
Досаждали бабке забавы внука. То летали по комнате белые, как голуби, вырезанные из бумаги самолеты. Описав под потолком круг, они застревали в масленке, падали на бабкину голову. То являлся Борька с новой игрой — в «чеканочку». Завязав в тряпочку пятак, он бешено прыгал по комнате, подбрасывая его ногой. При этом, охваченный азартом игры, он натыкался на все окружающие предметы. А бабка бегала за ним и растерянно повторяла: 
— Батюшки, батюшки… Да что же это за игра такая? Да ведь ты все в доме переколотишь!
— Бабка, не мешай! — задыхался Борька. 
— Да ногами-то зачем, голубчик? Руками-то безопасней ведь. 
— Отстань, бабка! Что ты понимаешь? Ногами надо. 
* * * 
Пришел к Борьке товарищ. Товарищ сказал: 
— Здравствуйте, бабушка! 
Борька весело подтолкнул его локтем: 
— Идем, идем! Можешь с ней не здороваться. Она у нас старая старушенция. 
Бабка одернула кофту, поправила платок и тихо пошевелила губами: 
— Обидеть — что ударить, приласкать — надо слова искать. 
А в соседней комнате товарищ говорил Борьке: 
— А с нашей бабушкой всегда здороваются. И свои, и чужие. Она у нас главная. 
— Как это — главная? — заинтересовался Борька. 
— Ну, старенькая… всех вырастила. Ее нельзя обижать. А что же ты со своей-то так? Смотри, отец взгреет за это. 
— Не взгреет! — нахмурился Борька. — Он сам с ней не здоровается. 
Товарищ покачал головой. 
— Чудно! Теперь старых все уважают. Советская власть знаешь как за них заступается! Вот у одних в нашем дворе старичку плохо жилось, так ему теперь они платят. Суд постановил. А стыдно-то как перед всеми, жуть! 
— Да мы свою бабку не обижаем, — покраснел Борька. — Она у нас… сыта и здрава. 
Прощаясь с товарищем, Борька задержал его у дверей. 
— Бабка, — нетерпеливо крикнул он, — иди сюда! 
— Иду, иду! — заковыляла из кухни бабка. 
— Вот, — сказал товарищу Борька, — попрощайся с моей бабушкой. 
После этого разговора Борька часто ни с того ни с сего спрашивал бабку: 
— Обижаем мы тебя? 
А родителям говорил: 
— Наша бабка лучше всех, а живет хуже всех — никто о ней не заботится. 
Мать удивлялась, а отец сердился: 
— Кто это тебя научил родителей осуждать? Смотри у меня — мал еще! 
И, разволновавшись, набрасывался на бабку: 
— Вы, что ли, мамаша, ребенка учите? Если недовольны нами, могли бы сами сказать. 
Бабка, мягко улыбаясь, качала головой: 
— Не я учу — жизнь учит. А вам бы, глупые, радоваться надо. Для вас сын растет! Я свое отжила на свете, а ваша старость впереди. Что убьете, то не вернете. 
* * * 
Перед праздником возилась бабка до полуночи в кухне. Гладила, чистила, пекла. Утром поздравляла домашних, подавала чистое глаженое белье, дарила носки, шарфы, платочки. 
Отец, примеряя носки, кряхтел от удовольствия: 
— Угодили вы мне, мамаша! Очень хорошо, спасибо вам, мамаша! 
Борька удивлялся: 
— Когда это ты навязала, бабка? Ведь у тебя глаза старые — еще ослепнешь! 
Бабка улыбалась морщинистым лицом. 
Около носа у нее была большая бородавка. Борьку эта бородавка забавляла. 
— Какой петух тебя клюнул? — смеялся он. 
— Да вот выросла, что поделаешь! 
Борьку вообще интересовало бабкино лицо. 
Были на этом лице разные морщины: глубокие, мелкие, тонкие, как ниточки, и широкие, вырытые годами. 
— Чего это ты такая разрисованная? Старая очень? — спрашивал он. 
Бабка задумывалась. 
— По морщинам, голубчик, жизнь человеческую, как по книге, можно читать. 
— Как же это? Маршрут, что ли? 
— Какой маршрут? Просто горе и нужда здесь расписались. Детей хоронила, плакала — ложились на лицо морщины. Нужду терпела, билась — опять морщины. Мужа на войне убили — много слез было, много и морщин осталось. Большой дождь и тот в земле ямки роет. 
Слушал Борька и со страхом глядел в зеркало: мало ли он поревел в своей жизни — неужели все лицо такими нитками затянется? 
— Иди ты, бабка! — ворчал он. — Наговоришь всегда глупостей… 
* * * 
Когда в доме бывали гости, наряжалась бабка в чистую ситцевую кофту, белую с красными полосками, и чинно сидела за столом. При этом следила она в оба глаза за Борькой, а тот, делая ей гримасы, таскал со стола конфеты. У бабки лицо покрывалось пятнами, но сказать при гостях она не могла. Подавали на стол дочь и зять и делали вид, что мамаша занимает в доме почетное место, чтобы люди плохого не сказали. Зато после ухода гостей бабке доставалось за все: и за почетное место, и за Борькины конфеты. 
— Я вам, мамаша, не мальчик, чтобы за столом подавать, — сердился Борькин отец. 
— И если уж сидите, мамаша, сложа руки, то хоть за мальчишкой приглядели бы: ведь все конфеты потаскал! — добавляла мать. 
— Да что же я с ним сделаю-то, милые мои, когда он при гостях вольным делается? Что спил, что съел — царь коленом не выдавит, — плакалась бабка. 
В Борьке шевелилось раздражение против родителей, и он думал про себя: «Вот будете старыми, я вам покажу тогда!» 
* * * 
Была у бабки заветная шкатулка с двумя замками; никто из домашних не интересовался этой шкатулкой. И дочь и зять хорошо знали, что денег у бабки нет. Прятала в ней бабка какие-то вещицы «на смерть». Борьку одолевало любопытство. 
— Что у тебя там, бабка? 
— Вот помру — все ваше будет! — сердилась она. — Оставь ты меня в покое, не лезу я к твоим-то вещам! 
Раз Борька застал бабку спящей в кресле. Он открыл сундук, взял шкатулку и заперся в своей комнате. Бабка проснулась, увидала открытый сундук, охнула и припала к двери. 
Борька дразнился, гремя замками: 
— Все равно открою!.. 
Бабка заплакала, отошла в свой угол, легла на сундук. 
Тогда Борька испугался, открыл дверь, бросил ей шкатулку и убежал. 
— Все равно возьму у тебя, мне как раз такая нужна, — дразнился он потом. 
* * * 
За последнее время бабка вдруг сгорбилась, спина у нее стала круглая, ходила она тише и все присаживалась. 
— В землю врастает, — шутил отец. 
— Не смейся ты над старым человеком, — обижалась мать. 
А бабке в кухне говорила: 
— Что это вы, мама, как черепаха, по комнате двигаетесь? Пошлешь вас за чем-нибудь и назад не дождешься. 
* * * 
Умерла бабка перед майским праздником. Умерла одна, сидя в кресле с вязаньем в руках: лежал на коленях недоконченный носок, на полу — клубок ниток. Ждала, видно, Борьку. Стоял на столе готовый прибор. Но обедать Борька не стал. Он долго глядел на мертвую бабку и вдруг опрометью бросился из комнаты. Бегал по улицам и боялся вернуться домой. А когда осторожно открыл дверь, отец и мать были уже дома. 
Бабка, наряженная, как для гостей, — в белой кофте с красными полосками, лежала на столе. Мать плакала, а отец вполголоса утешал ее: 
— Что же делать? Пожила, и довольно. Мы ее не обижали, терпели и неудобства и расход. 
* * * 
В комнату набились соседи. Борька стоял у бабки в ногах и с любопытством рассматривал ее. Лицо у бабки было обыкновенное, только бородавка побелела, а морщин стало меньше. 
Ночью Борьке было страшно: он боялся, что бабка слезет со стола и подойдет к его постели. «Хоть бы унесли ее скорее!» — думал он. 
На другой день бабку схоронили. Когда шли на кладбище, Борька беспокоился, что уронят гроб, а когда заглянул в глубокую яму, то поспешно спрятался за спину отца. 
Домой шли медленно. Провожали соседи. Борька забежал вперед, открыл свою дверь и на цыпочках прошел мимо бабкиного кресла. Тяжелый сундук, обитый железом, выпирал на середину комнаты; теплое лоскутное одеяло и подушка были сложены в углу. 
Борька постоял у окна, поковырял пальцем прошлогоднюю замазку и открыл дверь в кухню. Под умывальником отец, засучив рукава, мыл галоши; вода затекала на подкладку, брызгала на стены. Мать гремела посудой. Борька вышел на лестницу, сел на перила и съехал вниз. 
Вернувшись со двора, он застал мать сидящей перед раскрытым сундуком. На полу была свалена всякая рухлядь. Пахло залежавшимися вещами. 
Мать вынула смятый рыжий башмачок и осторожно расправила его пальцами. 
— Мой еще, — сказала она и низко наклонилась над сундуком. — Мой… 
На самом дне загремела шкатулка. Борька присел на корточки. Отец потрепал его по плечу: 
— Ну что же, наследник, разбогатеем сейчас! 
Борька искоса взглянул на него. 
— Без ключей не открыть, — сказал он и отвернулся. 
Ключей долго не могли найти: они были спрятаны в кармане бабкиной кофты. Когда отец встряхнул кофту и ключи со звоном упали на пол, у Борьки отчего-то сжалось сердце. 
Шкатулку открыли. Отец вынул тугой сверток: в нем были теплые варежки для Борьки, носки для зятя и безрукавка для дочери. За ними следовала вышитая рубашка из старинного выцветшего шелка — тоже для Борьки. В самом углу лежал пакетик с леденцами, перевязанный красной ленточкой. На пакетике что-то было написано большими печатными буквами. Отец повертел его в руках, прищурился и громко прочел:
— «Внуку моему Борюшке». 
Борька вдруг побледнел, вырвал у него пакет и убежал на улицу. Там, присев у чужих ворот, долго вглядывался он в бабкины каракули: «Внуку моему Борюшке». 
В букве «ш» было четыре палочки. 
«Не научилась!» — подумал Борька. И вдруг, как живая, встала перед ним бабка — тихая, виноватая, не выучившая урока. 
Борька растерянно оглянулся на свой дом и, зажав в руке пакетик, побрел по улице вдоль чужого длинного забора… 
Домой он пришел поздно вечером; глаза у него распухли от слез, к коленкам пристала свежая глина. 
Бабкин пакетик он положил к себе под подушку и, закрывшись с головой одеялом, подумал: «Не придет утром бабка!» 

Все буквы этого произведения и его продолжение вы найдете здесь